Эмми Кармайкл
Читателю следует помнить, что в этой книге рассказывается о совершенно определенном периоде времени — о первых десятилетиях двадцатого века, — и многое из того, что здесь описано, уже не существует в современной Индии. Подвижники общественных реформ — англичане, американцы и индийцы — в одинаковой мере трудились для того, чтобы прекратить детскую храмовую проституцию в Индии. В результате в 1947 году в стране был принят закон, запрещающий продавать детей на воспитание в храмы.
Предисловие
Эми Кармайкл родилась 16 декабря 1867 года в Ирландии и умерла 18 января 1951 года в Донавуре, в Южной Индии.
Биографу, желающему побольше разузнать о ее жизни, предстоит столкнуться с двумя трудностями: во-первых, существует чрезвычайно мало информации личного характера. Эми изо всех сил стремилась держаться в тени и поэтому уничтожила все письма, дневники, учетные книги — и даже вырезала свое лицо из альбомных фотографий. В своих книгах она никогда не называет себя по имени и либо вообще избегает упоминаний о самой себе, либо скрывает свое участие в событиях словами типа: «Один присутствовавший там человек…».
Вторая трудность заключается в том, что в тех немногих сведениях, которые все же остались, практически невозможно установить какой-либо хронологический порядок. Живой ум Эми и ее яркое воображение позволяли ей видеть духовные уроки в самых обыденных происшествиях, и она нередко прерывала свой рассказ об обращении того или иного человека, чтобы описать красоту окружавшей ее природы, — а потом забывала закончить начатую историю. Или, рассказывая о том, как Бог ответил ей на недавнюю молитву, она вдруг вспоминала, о чем Господь говорил с ней много лет назад, — и начатое было повествование об ответе на молитву завершалось уже в другой книге.
Время стало для нее чем-то размытым, не очень важным, по мере того, как она все больше погружалась в культуру Индии телом, разумом и душою, становясь, наконец, настоящей индианкой. Ее дух отказывался принимать ограничения, навязываемые часами или календарем. В этой книге мы не столько смотрим на Эми, сколько смотрим ее глазами. Именно благодаря этому порой мы вообще упускаем из виду ее саму и вместо этого взираем на Бога, на Его дела — и на взывающую к нам бездну того, что еще не сделано.
Введение. 1869, Англия
«Ужасы работорговли сокрушали мое сердце. Меня наполнял гнев, страх и отчаяние. Я не могла видеть во всем этом существование Бога, но если Бог и был, Он казался мне безнравственным. Я шаталась на краю безумия и богохульства. Я спрашивала: «Неужели Богу все равно? Неужели Он не видит?» Я не могла любить Бога!»
Джозефина Батлер
1984, Нью-Йорк
— Вы чего ищете? Может, подсказать?
— Ну, лет восемь, наверное…
— Детскую порнуху вам, да?
— Ну… да… Да, детскую.
— Как насчет малышовой порнухи? Лет пять или вроде того?
— Пять? Ну, да, это подойдет…
— Так, значит, пять лет. Ладно, достанем.
Подслушано на углу 42 Улицы
Черные страницы истории — такие есть у каждой страны. Вспомните набожно-чопорную викторианскую Англию, где брачный возраст был установлен на двенадцать лет, и девочек, шагавших домой после воскресной школы, нередко крали прямо с улицы, поили сонным зельем, сажали в клетки и отправляли на кораблях в Южную Америку, чтобы там продать в дома терпимости. А если вспомнить про Турцию, Китай и Японию? А Соединенные Штаты в 1980-х годах?
Чтобы как следует посмотреть на жизнь женщины, которая ежедневно в течение пятидесяти пяти лет отдавала все свои силы ради спасения бесправных и измученных детей, нам необходимо увидеть ее дело на фоне всей тьмы и дикости тогдашней Индии. Она сама об этом говорила: «Значительность каждого дела определяется тем, в каком контексте оно совершается. Я имею в виду существование зла. В качестве образа этого зла можно взять пруд, на поверхности которого цветет лотос. Вода в таком пруду совсем не кристально чистая, она полна ила и грязи; и глубины ее подлинно глубоки».
Нам необходимо будет узнать кое-какие темные факты, но они не должны смущать или развращать нас, действие их должно быть совершенно противоположным. Сопротивление злу силой Божьего Духа не оскверняет и не развращает христианина. Напротив, как говорит Писание, мы побеждаем зло добром.
Глава 1. Рудник. 1895 — 1897, Индия
«Дети, дети, маленькие дети, любящие своего Искупителя, — это камни, драгоценные камни…»
Уильям Кушинг
«Твердо полагаясь на истинность христианства и с благодарностью признавая утешение, даруемое религией, Мы, тем не менее, утверждаем, что не имеем ни права, ни желания навязывать Наши убеждения кому-либо из Наших подданных».
Заявление королевы Виктории 1 ноября 1858 года
Ей было пять лет, и она хотела к маме. Хорошенькая, светлокожая, с копной черных кучерявых волос, она принадлежала к высокой касте и жила в доме служительницы храма, прямо напротив той могущественной твердыни, чьи резные тяжелые двери стали вратами ада для сотен детей. У девочки были огромные, совершенно круглые глаза, похожие на жемчуг, который можно найти только на самой глубине моря, и ее назвали Жемчужиной.
Храм находился в деревне Перунгулам, поклоняющейся богу по имени Перумал. Спрятанной за крепко запертыми дверями Жемчужине приносили книжки с гнусными, развратными картинками, а когда она отталкивала их от себя, служительница храма колотила ее палкой по пухленьким плечикам.
Но ей было всего пять лет, и она хотела домой, в Ту-тикорн, всего за двадцать миль от храма. Однажды, улучив минутку, когда невнимательная служанка ненароком открыла дверь, она выбежала на улицу, но служительница храма мгновенно настигла ее:
— Айио! Неблагодарная! Разве прислуживающие богам бегают по улицам?
И поскольку это был уже не первый случай непослушания, ее приволокли во двор, где одна из женщин накалила на огне железный прут и прижгла им тыльные стороны маленьких ручек.
Ночью Жемчужина лежала на своей подстилке и плакала, хотя другая прислужница храма все же втерла ей в ожоги немного масла. Но ее слезы были каплей в море других таких же слез, ибо это была Индия.
На заре двадцатого столетия Индия мало чем отличалась от того, какой она была пять тысяч лет назад. На поверхности она походила на разноцветный, пестротканый ковер, но под ним были земляной пол и грязь, и темные углы, и ползучие твари. Для новоприбывшего Индия была горячим, сухим воздухом, першившим в горле и наполнявшим рот пылью, которую нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть.
Индия была мозаикой сцен и людей. Рано утром раскинутые солнечные лучи сверкали над базаром и улицы кишели шумной жизнью, воняя мусором, имбирем, козлиной мочой, курениями, потом, горячим карри, дымом от пищи, продаваемой уличными торговцами. Колдовство красок. Роскошные, пламенеющие цвета ковров на фоне самой унылой нищеты. Владельцы магазинов высыпают со своим товаром на улицы. Водянистые сладости, засиженные мухами. Резная слоновая кость. Изделия из кожи и медная посуда. Большие и практичные горшки, громоздящиеся друг на друге, раскрашенные в красные, голубые и земляные тона. Пурпурные тюрбаны. Радужные сари, развешанные вокруг, нарядные, как елочная мишура. Филигранные ожерелья, стеклянные браслеты, серебряные кольца; золотые украшения, наваленные без счета на столе торговца. Куски янтаря размером с пятак, нанизанные на нитку. Сердолики. Капельки нефрита, похожие на жидкую траву.
Заклинатель змей, в тюрбане, по размерам напоминающем кучу белья, нестиранного с прошлой недели, предлагает выманить ядовитых змей из старых стен. Он сидит, скрестив ноги, перед коброй с раскрытым капюшоном, которая подымается и раскачивается из стороны в сторону, не отводя глаз от пронзительной дудочки своего владельца.
Усталые костлявые коровы толкутся среди людей, глядя на мир тупыми глазами, полными отчаянной отрешенности. Уродливое скопище изможденных тел. Куда ни посмотришь, повсюду тела, тела, тела — скелетообразные тела нищих попрошаек. Огромный морг под открытым небом.
За базаром раскинулись фабрики хлопчатобумажных тканей. Фабрики были построены Британской Ост-Индской компанией, которая также торговала краской индиго и пряностями. Сотни тысяч индийцев жили на земле, принадлежавшей этой компании.
В деревнях и селениях Индии лейтмотивом раннего утра был едкий запах горящих навозных лепешек и синеватый дым. А еще — женщины, сидящие на корточках с широко расставленными коленями, шлепающие по коровьему навозу, формируя его в куски размером с колесо телеги, чтобы потом уложить их про запас в батуры, глиняные комнаты высотой с человека.
На юге росли пальмы и разводился рис — тощенькие кустики, тщательно закрепленные колышками для лучшего роста. Коротенькие, темнокожие, маленькие люди с курчавыми волосами, потомки древних дравидян, молотили зерно с помощью волов или пахали деревянными плугами неподалеку от полей сахарного тростника и пасущихся козлиных стад, над которыми кружились коршуны.
Миллионы Неприкасаемых — отверженных, — которые «все были страшными грешниками в прошлые столетия, и теперь не заслуживают ни помощи, ни сочувствия до тех пор, пока не совершат свое проклятие», как объяснит нам любой индиец.
Индийские храмы, вытесанные из цельного камня, служили наглядной проповедью для девяноста двух неграмотных процентов населения. Над храмами протекали столетия, а они сохраняли в себе подвиги (и пакости) своих святых, которых было около тридцати миллионов. Внешне внушительные и бесстрастные, мощные своей уродливой варварской красотой, некоторые из них (как, например, башня храма в Мадрасе) изображали до восьмисот фигур размером в человеческий рост, поражая наблюдателя искусностью художников.
Один брамин-медик, получивший образование в европейском университете, высказал свое мнение о таких храмах: «Они нечисты, как илистая грязь на берегу реки. Я сам доходил в храмах только до того места, где полагается снимать обувь в знак святости. Далее своих поклонников ждали святилища, подымаясь из куч грязи, гниющей пищи и человеческих экскрементов. Я не мог там ходить. Я сказал: «Нет!» Но сотни и тысячи людей все-таки снимают свою обувь, проходят по этой гадости, поклоняются богам, выходят и надевают обувь прямо на немытые ноги. И я, индус и врач, должен быть свидетелем всего этого!»
Уже четыре тысячи лет назад в Индии была цивилизация, был индуизм. Ведические писания, повествующие о религиозных обрядах и жертвоприношениях, являются не менее древними, чем Книга Бытие. Тем не менее, на заре двадцатого века в Индии все еще не было общего языка. Всего там было более 850 языков и диалектов.
Индия всегда была страной деревень — их было целых 500 тысяч. В то время в городах и деревнях жило более 250 миллионов человек. Семьдесят процентов их них были земледельцами.
Мадрас был большим и очень старым портом на восточном побережье Индии в Бенгальском заливе, и основала его в 1639 году Ост-Индская компания. В ноябре 1895 года больная, упавшая духом и полная сомнений девушка из Ирландии по имени Эми Кармайкл приехала туда как раз к прохладе дождливого сезона, когда вода, будто из шлюзов, льется с серого, набухшего неба. Пароходы и бриги, рыболовные шлюпки и многочисленные дау закупорили гавань.
Ей было двадцать восемь лет. За плечами у нее было явное призвание к миссионерской работе, но кроме того, еще и год служения в Японии, нервный срыв и болезнь, отпуск в Китае, ухудшение здоровья, попытка служить на Цейлоне, а потом, к Рождеству 1894, путешествие назад, в Англию, туда, откуда она когда-то начала свой путь.
В Мадрасе располагалось Общество Христианской Литературы, и Эми пробыла там три недели, отдыхая после плавания в семье друзей-миссионеров. Затем она отправилась в Бангалор, где и климат, и обстановка, по сообщению подруги-медсестры, были «просто чудесными!». По дороге Эми подхватила лихорадку денге, которую метко называют костеломной: во-первых, из-за диких болей, которые ее сопровождают, и, во-вторых, из-за ее побочного действия — депрессии.
«Ты свежа, как маргаритка!» — воскликнула подруга, встречавшая Эми, но у самой Эми была температура за 39 градусов, и, по ее собственным словам, она чувствовала себя «как будто изъеденной червями».
Она мало что знала об Индии и, уж конечно, ничего не слышала о детях вроде Жемчужины. О них не знал никто.
Но, как и предсказывал преподобный Томас Уокер, первое, что Эми предстояло узнать — и очень быстро! — так это то, что Индия была излюбленным полем сражения сатаны.
Эми уложили в постель, окружили заботой, и через неделю она уже чувствовала, что может стоять на ногах. Она разглядывала себя в зеркало. Длинноватое овальное лицо с правильным английским носом, темные, волнистые волосы, зачесанные за уши и забранные в узел, глаза — не ирландские голубые, как у ее мамы, а темно-карие. Угольные росчерки бровей. Сдержанный, даже несколько чопорный рот; все веселье и смех — в глазах. На ней было накрахмаленное платье с высоким стоячим воротничком и длинными рукавами, как и на других женщинах.
«Даже просто жить было трудно, как будто все время идешь в гору, — признался один миссионер-ветеран. — Дьявол сражается против каждого лучика света».
Его жена добавила с жалобным вздохом: «Я постоянно чувствую себя здесь бесполезной».
Мало на свете языков труднее, чем тамильский, но Эми с жаром принялась за работу и проводила долгие часы за изучением языка. Жаркое и влажное тепло оплетало ее, как паутина, прижималось к ней, закутывая в неловкие тиски жары. Пропитавшееся потом платье липло к телу, и влажная кожа начинала чесаться. Часы вытягивались, как горячая, тягучая патока, и медленно переливались в недели и месяцы. Загадки спряжения тамильских глаголов путались в ее мозгу.
Ее донимали мысли, которые она упорно не желала признавать своими: «Я слишком слаба для такой работы; этот климат невыносимо изнуряет меня».
А однажды, когда она опустила свою раскалывающуюся голову на вспотевшие руки, в мозгу всплыло: «Насколько больше ты могла бы сделать для Бога дома!» В этих словах она услышала «вкрадчивое, змеиное шипение врага».
Она почувствовала подкрадывающуюся лень и вспомнила индийскую поговорку, которую переводила на днях во время урока: «Сидеть лучше, чем идти; лежать лучше, чем сидеть; спать лучше, чем бодрствовать, а смерть лучше всего». Слишком частые размышления о себе сделали ее болезненно мрачной. У нее постоянно болела голова и были расстроены нервы.
Комары и мухи были навязчиво дружелюбны. Иногда на Эми накатывали уязвленная гордость и жалость к себе. В конце концов, она больше года работала в Японии, проповедовала через переводчика, видела, как спасаются человеческие души, как люди освобождаются от бесов по ее молитве.
Христианская церковь в Бангалоре была очень активной. Активной в том смысле, что христиане посещали церковь, принимали таинства и платили десятину. Индийцы и вправду любили собираться вместе, по любому поводу! Они послушно стекались на собрания, затягивавшиеся порой на целые часы, а потом возвращались домой — не изменившись ни на йоту. И, по всей видимости, христиан ничуть не беспокоил тот факт, что за целый год ни один человек не обратился к вере во Христа.
Но Эми это беспокоило. Она страдала во время «дружеского общения» в обществе миссионеров, где другие женщины мирно вышивали, слушая очередную лекцию. Когда столпы церкви отдыхали от своей работы, они общались исключительно между собой, никогда не включая индийцев в круг своих друзей.
К своему ужасу она обнаружила, что в миссионерской школе работают необращенные мусульмане и индусы, которые уж никак не могли быть живыми примерами христианской жизни для своих учеников.
Черная рука депрессии тянула ее вниз. Но хуже всего, по ее собственным словам, было «искушение честолюбием — от него погибает все духовное».
Однажды, получив письма из дома, Эми прижала их к груди, постояла в нерешительности на пороге общей гостиной — ей так хотелось хоть с кем-нибудь поделиться своей радостью! Внезапно она повернулась, глаза ее быстро наполнились слезами, она побежала к себе в комнату, заперла дверь и упала на колени возле кровати, обуреваемая одиночеством. «Как мне жить дальше — как мне выдержать все это до конца?» — плакала она перед Господом.
Стих Писания, выученный когда-то наизусть и избранный теперь Святым Духом, всплыл в памяти ярче всех других: «Уповающего на Меня не оставлю вовек».
«Пусть Он станет твоим главным Другом, твоей главной Любовью», — посоветовала она через много лет одной из женщин, работавшей вместе с ней в растущей семье Общины Донавур.
С того самого дня всякий раз, когда прибывала почта, она запиралась у себя в комнате, расстилала письма на столе и вслух читала их Господу. В тот день для нее начались еще более глубокие отношения и разговоры с живым Спасителем, и она не расставалась с Ним до самого конца.
Позже Эми узнала, что даже после того, как язык выучен и человек остается один в городе или деревне, на него внезапно может нахлынуть черная волна депрессии; наваливаются искушения, огненные стрелы вонзаются в обнаженную душу, или — что еще хуже — миссионер, пребывающий в приятном покое номинального христианства, может скатиться в состояние расслабленного удовлетворения.
Таким было ее знакомство с миссионерской деятельностью. В Бангалоре Эми постоянно чувствовала себя не в своей тарелке. Она любила радость и веселье, но другим миссионерам это пришлось не по вкусу. Она шокировала их, попросив разрешения пойти жить вместе с индийской семьей, в земляной хатке, чтобы как следует выучить и понять живое тамильское наречие.
Однажды после полудня, ошалевшая от скуки и целого дня упражнений на чужом языке, Эми выбежала на улицу, вскочила на пони и поскакала, куда глаза глядят. Она заметила, что вверх по холму по направлению к дому катится карета респектабельного губернатора, а сам он, официальный представитель английской королевы, сидит на заднем сиденье. Эми пришпорила своего пони и что было духу галопом поскакала вдогонку. Волосы ее разметались по сторонам, юбка до неприличия сбилась набок, но карету она все-таки перегнала! Все! Эми резко потянула поводья и остановилась — победа!
Через некоторое время она неспешно трусила домой, спокойная и почти радостная. Головная боль немного отпустила. Но ее успели увидеть другие миссионеры. Она опять оказалась в опале.
Один из старших Божьих святых, чувствуя свою власть, дал ей крепкий нагоняй, не стесняясь резких, ядовитых, очень несправедливых выражений. Горячий ирландский нрав Эми уже готов был вырваться наружу, но Кто-то положил на нее Свою сдерживающую руку. «Пусть для тебя это будет возможностью умереть», — сказал ей внутренний Голос.
Эти слова дали ей свободу от прежней себя и открыли дверь к духовному росту. Она выслушала выговор молча, ничего не сказав в ответ.
Вскоре после этого она узнала, что тамильский лучше учить на юге страны, где жители говорят только на этом языке. Она поселилась в семье преподобного Томаса Уокера в районе Тинневелли (название «Тинневелли» состоит из трех тамильских слов: «религия», «пища», «защита»). В утро переезда она прочитала в Библии вот такой стих: «Сам Я пойду пред тобою и введу тебя в покой».
Уокер Айер («учитель»), видный ученый, знаток тамильского языка, был известен своей «сокрушительной правдивостью». Его бунгало стояло в деревне Паламкотта, на песчаной равнине, окруженной пальмами. На западе Тинневелли окаймляли горы, а на востоке — море. Местность вокруг деревень была диковатой и пустынной, на дорогах путешественников нередко подстерегали воры, жаждущие снять с проезжающих женщин их драгоценности. Не было недостатка в тиграх, змеях, ядовитых пауках.
Район Тинневелли вместе с королевством Траванко-ра занимал южную оконечность Индии. Посередине расстилались Западные горы, тянущиеся до самого Индийского океана.
В каждом городе и деревне был свой храм с высокими резными башнями, окруженными высокой стеной. Только в этом маленьком районе находилось три тысячи храмов. Ни одному христианину не удавалось еще проникнуть в самое главное святилище храма, в то место, где обитает его бог.
Религия Индии повествовала о богах, пришедших на землю с тем, чтобы уничтожить зло. Однако вместе со злом эти боги умерщвляли и тех, кто его творил. Индийцы никогда не слыхали о Боге, Который пришел для того, чтобы сокрушить зло, но спасти грешника.
Семь месяцев спустя Эми вместе с Уокерами переехала в другое место, на три мили к северу, и поселилась в старом помещении христианской миссии в маленьком городке Паннайвилай. Вместе с дочерью пастора и несколькими обращенными индийскими девушками Эми начала ездить по окрестным местам, проповедуя Евангелие. Индийцы прозвали их «Звездной гроздью», ибо видели исходящие от них искренность и свет.
Члены этой небольшой «грозди» ничего не получали за свой труд, но уповали на то, что Бог Сам даст им все, что нужно. «Без чего я могла бы обойтись, чтобы иметь возможность отдать еще больше?» — спрашивали они себя.
Рано утром, до того, как навалится полудневная жара, Эми и ее сестры во Христе забирались в банди (нечто вроде крытой повозки, которую тянут два вола в одной упряжке). Колеса банди, ее оси и спицы — все было сделано из дерева; повозка немилосердно скрипела и угрожающе раскачивалась, бросая сидящих в ней из стороны в сторону, как кули с рисом. Путешествуя вот таким образом со скоростью три мили в час, девушки добирались до какой-нибудь деревни и начинали свой путь пешком по пыльным дорогам, стараясь завести разговор с местными жителями.
Когда Эми впервые появилась в своем длинном белом платье и широкополой соломенной шляпе, всполошилась вся деревня.
Испуганный ребенок увидел ее первым и завизжал: «Ой, бегите сюда, смотрите! Пришел белый великан! Смотрите! Бегите скорее сюда!»
— Это не белый великан. На нем платье.
— Это мужчина, но в женской шляпе!
Потом, когда страхи поутихли, местные жители с хихиканьем сгрудились вокруг новоприбывшего чудовища, тыча в него пальцами и передергивая плечами:
— А ты замужем?
— А где твоя семья? Почему ты их оставила и приехала сюда?
— Сколько тебе за это платят?
— Ты тоже ешь рис с карри, как и мы?
Эми поняла, насколько разумнее будет переодеться в местную одежду, и при первой возможности купила себе сари и соломенные сандалии.
Деревня состояла из хаток с одной или двумя комнатами, в которых не было никакой мебели, кроме подстилок для спанья и сундука для зерна. Хатки были покрыты либо пальмовыми листьями и тростником, либо глиняной черепицей; стены сделаны из бамбука и обмазаны глиной, пол — утоптанная земля либо сухой навоз.
Купались и стирали в деревенском водоеме, в ручье или в колодце. Домишки обычно гнездились близко друг к другу, оставляя лишь узкие полоски открытого пространства. Вокруг селения располагались поля, на которых выращивался рис, пшеница, горох или бобы. Поскольку работа считалась делом низким, делали только самое что ни на есть необходимое.
Мужчины носили дхоти — кусок ткани, облегающий бедра и проходящий между ногами, образуя подобие широких штанов; один конец дхоти иногда набрасывался на плечо. Женщины носили изящные сари. Драгоценности на щиколотках, запястьях, на груди и руках, в ушах и на пальцах провозглашали всему миру богатство и положение их семей.
Женщины, привыкшие к тому, что целые поколения их предшественниц проводили свою жизнь в унылом заточении андера, внутренней комнаты без окон, откликались на проповедь Евангелия с трудом и медленно. «Помню, я все время чувствовала себя, как кошка на заборе», — говорила Эми: так важно было постоянно оставаться осторожной и осмотрительной.
Иногда ей удавалось подсмотреть за тем, что происходит в домах: как медленно крутятся прялки, как монотонно снует туда-сюда челнок, превращая нить в прекрасную шелковую или хлопчатобумажную ткань, как появляются на свет ковры, подстилки, шали.
В христианской церкви в Паннайвилай был один дьякон из местных жителей, чей сын женился на прелестной девятнадцатилетней девушке по имени Поннаммал. Когда этот сын внезапно умер, молоденькую вдову объявили виновницей этой трагедии — настолько сильны были народные суеверия, все еще сковывавшие умы индийцев-христиан, родственников ее умершего мужа. Поннаммал жила вместе с ними. Ей не разрешали причесываться и умываться, а единственным пристойным одеянием для вдовы считались грязные обноски. Она стала козлом отпущения в своем собственном доме. Однажды ночью несчастная украдкой выбралась из дома и прислонилась к садовому колодцу, вглядываясь в его глубину. Как легко было бы скользнуть вниз в прохладную воду и навсегда покончить с этой жестокой жизнью. Что-то — Кто-то — помешал ей, и она тихо вернулась в постель, спрашивая себя, что бы это могло быть.
Ради того, чтобы соблюсти приличия, родственники позволили ей ходить в церковь. Там Поннаммал услышала проповедь, пронзившую ей сердце, и безраздельно вверила себя Тому, Кто мог исцелить ее, простить и вернуть смысл в ее жизнь.
Каким-то чудом родные разрешили ей уехать от них и жить отдельно — ибо кому нужна женщина, своими прошлыми грехами принесшая смерть их сыну? Так Поннаммал присоединилась к Эми и к «Звездной грозди» в их работе.
По словам Эми, те два года путешествий были драгоценными алмазами — алмазами, которые не могло замутить время. О других драгоценностях — маленьких, беспомощных алмазах и жемчужинах, принадлежавших индийским храмам, Эми тогда еще ничего не знала.
В Индии никогда не было недостатка в природных драгоценностях. Глубоко в горных рудниках многочисленные старатели приближались к подземному огню и расплавленному камню, спускались в самый ад, встречались с тьмой, опасностью, глубиной, депрессией, смертью — и все для того, чтобы найти долгожданную жилу и вынести на свет серебро, куски золота, драгоценные камни.
«Я довольна и точно знаю, что место моего призвания — Южная Индия», — написала тогда Эми в своей Библии. Ее искания закончились. Индия и была тем рудником, к которому привел ее Бог. Каждая душа была драгоценна, но Эми еще предстояло узнать, что самые крошечные, самые хрупкие камни скрываются на самой большой глубине.
Глава 2. Шахтер. 1867 — 1888, Ирландия, Англия, Япония
«Быть шахтером — значит вгрызаться глубоко в землю в поиске сокровищ, сокрытых от человека от начала мира. Шахта — это мир без солнца,.. мир туннелей и узких проходов,.. расщелин, провалов и невидимых пещер».
Горный инженер
«Значит, ты в Индию уезжаешь? Как это романтично!»
Подруга
От деревни Перунгулам, где жила Жемчужина, до Паннайвилай, где жила Эми, можно было добраться всего за несколько минут, перебравшись через мелководную речушку. Но Жемчужина об этом ничего не знала. Она решила отправиться домой в Тутикорн, пройти пешком все двадцать миль, отыскать свою маму, броситься ей на шею и сказать: «Мама, мамочка, не отдавай меня назад в храм! О, милая моя мамочка, спрячь, укрой меня!»
Она и вправду протопала почти двадцать миль своими маленькими загорелыми ножками. Дважды ее подвозили на попутном банди. Но служительница храма неотступно преследовала ее, ибо в Индии нет ненужных детей; каждый ребенок для кого-то ценен. Мать Жемчужины боялась гнева богов; она оторвала от себя ручки дочери и вернула ее подоспевшей служительнице.
«Тебе уже семь лет, — сказала эта недобрая женщина, когда они вместе вернулись в Перунгулам. — Тебя надо скорее выдать замуж за одного из богов».
И хотя ни в одном даже самом диком кошмаре девочка не могла бы представить себе, что именно сулило ей такое замужество, она оцепенела от страха. Вечером она перебежала двор храма и проникла в самую темную внутреннюю комнату, где в нише стоял уродливый идол, а перед ним тускло мерцала лампада.
Прижавшись лбом к земле, она взмолилась о смерти. «О великий и сильный бог! Дай мне умереть!»
Ей было всего семь лет, а она просила себе смерти.
Эми Кармайкл родилась 16 декабря 1867 года в Северной Ирландии, в деревне Миллайл на самом берегу Ирландского моря. Она была старшей из семи детей.
Семья Кармайкл владела мукомольными мельницами, которые обеспечивали работой многих жителей деревни. Часть своей прибыли Дэвид, отец Эми, и его брат Уильям потратили на то, чтобы построить в селении школу, организовать вечерние занятия для своих рабочих и воскресными вечерами проводить евангелизационные служения.
Еще ребенком Эми научилась любить звуки и вечно меняющиеся краски моря, любить цветы в саду и вообще все живое. Кстати, она распотрошила свой кукольный домик и вместо миниатюрной мебели и крошечных неживых человечков поселила там жучков, мышек, лягушат, разбросав повсюду разноцветные камушки и кусочки мха.
Она была предводительницей всевозможных проказ — как вполне безобидных, так и не очень. Однажды, качаясь вместе с братьями на садовых воротах, она взглянула на растущий рядом ракитник и вспомнила, что его бобы ядовитые.
«Давайте посмотрим, сколько бобов нужно съесть, чтобы умереть!» — предложила она. Мальчишки с энтузиазмом согласились. Все трое наелись до отвала, но, к счастью, их вовремя обнаружила мама и тут же напичкала мерзостным на вкус лекарством, от которого съеденные бобы немедленно изверглись обратно.
Когда Эми было три года, она решила усердно помолиться о том, чтобы ее карие глаза превратились в голубые, ведь голубой был ее любимый цвет. В тот вечер она заснула преисполненная уверенности. Ведь мама говорила, что Бог всегда отвечает на молитвы.
Утром она подбежала к зеркалу, ничуть не сомневаясь, что произошло чудо. Но Бог, Который видел ее жизнь на долгие годы вперед и уже знал о ее будущих приключениях в неизвестной никому Индии, ответил на молитву самым наилучшим для Эми образом. Он сказал «Нет».
Родившись в христианской семье, воспитываясь на двухчасовых церковных службах, длинных молитвенных собраниях и в строгой домашней атмосфере, где по воскресеньям разрешалось петь только псалмы, Эми крепко верила в Бога. Но кроме веры в ней жила еще и бунтарская воля, протестующая против любой формальной религии, которая никак не помогает человеку научиться любить Всевышнего Отца и быть Его чадом. Когда ей, уже в Индии, приходилось бороться в одиночку (особенно в ранние годы Донавурской общины), ее христианская жизнь была предельно простой и свободной от каких-либо пут: просто дитя, уповающее на небесного Отца.
До тех пор, пока ей не исполнилось десять лет, Эми училась дома под наблюдением гувернантки и могла вволю плавать, скакать верхом и навещать соседей, притаскивая им большущие горшки с густым домашним супом. Неподалеку от дома местного священника жила семья миссионеров, работавших в Индии и приехавших домой в отпуск, и Эми приставала к ним с расспросами про ту далекую страну, даже и не помышляя о том, что когда-нибудь она сама станет матерью для целой тысячи индийских ребятишек.
Одну из ее будущих дочек звали Солданелла. Ей было десять лет. Ее выдали замуж еще девочкой, и злобная свекровь задумала с помощью этой прелестной малышки раздобыть своему сыну повышение по службе. Солданеллу одели в светло-зеленое шелковое сари, окаймленное темно-зеленой с золотом полосой; ее разукрасили драгоценностями и браслетами, а в одну ноздрю продели крошечное колечко с бриллиантом, чтобы привлечь внимание к изящному носику.
Пленную птичку в карете подвезли к конторе, где работал начальник ее мужа. Дрожа от страха, Солданелла взобралась по ступенькам. Стук сердца отдавался в голове, горло перехватило от ужаса, и внутри все онемело. Девочка прошла мимо застекленного окна. «Если он только прикоснется ко мне, я разобью окно и проглочу стекло», — поклялась она.
Она ничего не знала о Боге, не верила она и в древних богов. Некая Сила, о которой она ничего не слышала, защитила ее в тот день, и ей не пришлось ничего глотать.
Хотя ей было всего десять, она была неглупа. Она догадалась спросить у знакомого адвоката, сколько ей еще нужно ждать, чтобы иметь право убежать в место под названием Донавур, где дети могут жить спокойно.
«Шесть лет», — ответил ей адвокат. Итак, ей предстояло сопротивляться злу, сопротивляться и еще раз сопротивляться, страдать и ждать целых шесть лет. А ведь ей было всего десять!
В 1880 году, когда Эми исполнилось одиннадцать лет, ее послали учиться в Веслианскую методистскую школу в Йоркшире. Тогда-то она и начала писать стихи.
Ее считали непокорной, необузданной ирландской девчонкой, ей постоянно попадало от директрисы, но «в той школе не было ни одного учителя, которого я не любила». Эми выросла непоколебимой пресвитерианкой, училась в методистской школе, потом крепко дружила с квакером Робертом Уилсоном и многому от него научилась, помогала ему в баптистской воскресной школе и в то же время высоко ценила литургию англиканской церкви. Это позволило ей навсегда отбросить все церковные ярлыки и признать всех рожденных свыше членами Божьей семьи.
Когда ей было тринадцать, какой-то заезжий проповедник обратился с речью к собравшимся ученицам и в конце попросил их склонить головы и тихонько пропеть «Иисус любит меня». И когда после этого в зале воцарилась тишина, в сердце Эми вдруг произошло что-то совершенно новое. Она всегда знала Евангелие, но сейчас Бог внезапно обратился лично к ней, и она попросила Господа Иисуса войти в ее жизнь. Спустя несколько лет она нашла слова, которые помогли ей рассказать о случившемся с нею тогда.
На жизнь, которой я не жила На смерть, которой не умирала, На жизнь Его, на смерть Его Я ставлю свою вечность…
Когда в 1885 году умер ее отец, семья жила уже в Белфасте. Эми пришлось во всем помогать матери, и она стала почти что второй мамой для младших ребятишек. В то же самое время в Китае начался жестокий голод, и Эми вспоминала потом, как ее мать, вдова с семью детьми, мечтала уехать туда миссионеркой.
Как-то в одно дождливое воскресенье Эми с двумя своими братьями возвращалась домой из церкви и по дороге вдруг увидела старушку, из последних сил тащившую на себе тяжелый узел. Повинуясь внезапному порыву, Эми повернула назад, чтобы помочь ей. Навстречу им чинными рядами шли из церкви респектабельные прихожане, торопясь домой к воскресному обеду. Эми чувствовала, как они красноречиво поднимают брови и молча обмениваются многозначительными взглядами. Разве эта девчонка не знает, что работать по воскресеньям нельзя?
С красным от смущения лицом Эми продолжала тащить на себе узел, придерживая старушку за локоть. Она помогла ей перебраться через дорогу и взобраться на высокую мостовую. И тут, подобно молнии, в голове ее вспыхнули слова:
«Строит ли кто… из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, — каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит…» (1Kop. 3:12-14).
Она могла поклясться, что кто-то буквально прокричал ей на ухо эти последние слова: «У кого дело, которое он строил, устоит…» Она даже обернулась, чтобы посмотреть, кто это. Улица была пуста. Но Эми знала: произошло нечто, полностью перевернувшее все ее ценности. Теперь ей будет важно только то, что вечно.
Ей было семнадцать лет. Придя домой, она заперлась в своей комнате и начала молиться. После этого все заметили в ней перемену. Она ревностно кинулась в служение Богу, посещала больных, проводила детские собрания, по вечерам занималась грамотой с жителями трущоб, организовала утреннее молитвенное служение, основала молитвенную группу среди школьниц и, кроме того, стала добровольным сотрудником Христианской ассоциации молодых женщин.
В сентябре 1886 года она поехала в Шотландию, в Глазго, на конвенцию, где говорилось о более глубокой близости с Богом. В городе царил туман; он даже заползал в аудиторию, нависал над рядами слушателей. В сердце Эми тоже был туман. Уже много месяцев она изо всех сил пыталась жить «примерной» христианской жизнью, ходить в святости и благочестии. И разве она мало сделала для Бога? Разве на ее счету не было прекрасных, благочестивых дел?
Все это разлетелось в пыль от последних слов проповедника — единственных слов, запавших ей в память: «Могущему же соблюсти вас от падения…» (Иуда 24). Оказывается, это Бог соблюдает нас от падения! Это Он хранит нас от греха!
Вместе с подругой Эми отправилась пообедать в ресторан, и им принесли недожаренные отбивные. Подруга недовольно ворчала. Эми же могла думать только об одном: «Он может соблюсти нас от падения!»
Она вернулась в Белфаст. Как раз закончился срок траура по отцу, и мать отправилась с Эми по магазинам, чтобы купить ей новую одежду и пару праздничных вечерних платьев. Новая одежда и впрямь была нужна — но вечерние платья? Она покачала головой. Жизнь и так слишком коротка. Эми не хотела терять зря ни минуты.
В Белфасте жили тысячи девушек и женщин, работавших на фабриках. Обычно их называли «шальками», потому что денег на шляпки и теплые пальто у них не было, и в любую, даже самую холодную погоду им приходилось просто поплотнее закутываться в большие шерстяные шали в шотландскую клетку.
«Говорите, в церковь надо ходить? Мне? Да что скажут эти нарядные господа, когда увидят возле себя на скамье простую «шальку»?
Эми пошла к пастырю местной пресвитерианской церкви на Розмери Стрит и попросила разрешения провести служение только для «шалек». Идея была новая и очень смелая, но он согласился.
«Эта Эми Кармайкл — упрямая, неразумная девчонка», — говорили между собой прихожане. В самом деле, зачем этим грязным, грубым девицам ходить в церковь? Да они же ничего не поймут — не поймут ни проповеди, ни гимнов! Что ни говори, а дьяконам и старейшинам было очень не по себе при одной мысли о таких новшествах.
Эми уже давно наведывалась в трущобы и подружилась там со многими работницами. Ее брат Эрнест работал в железнодорожной мастерской тут же неподалеку и нередко рассказывал ей о том, с какими ужасами насилия и нищеты приходится сталкиваться живущим там девушкам и женщинам.
Эми начала проводить служения для «шалек» прямо в церкви, но скоро к ней стало приходить так много народу, что в церковном здании им стало тесно и понадобился зал на пятьсот человек. В принципе, за пятьсот фунтов можно было поставить нечто вроде железного барака, который вполне сошел бы за зал, — главное, чтобы был участок земли, на котором его ставить. Ни денег, ни земли у Эми не было. Тогда она пошла к владельцу самых крупных мукомольных заводов и спросила его, во сколько ей обойдется участок на принадлежащей ему земле. Он с радостью согласился предоставить ей такой участок в аренду-с годовой платой всего в один доллар.
«Может, попросим пастора собрать для нас пожертвование, чтобы купить железную конструкцию? — спросил у Эми один из ее друзей и соратников. — В конце концов, в церкви много состоятельных людей, которые вполне могли бы позволить себе дать гораздо больше, чем нам нужно, и ничуть бы при этом не обеднели!»
Эми подумала и ответила: «А разве Бог не может положить людям на сердце желание дать нам денег безо всякой нашей просьбы? Библия учит нас просить у Него, а не клянчить денег у людей. Будет вернее, если мы просто помолимся. Если Он ответит, то мы точно будем знать, что Он хочет дать нам этот зал».
Никто не учил Эми ничему подобному. Она ни разу не слышала, чтобы кто-то втайне молился о деньгах и получил просимое. Вместе с друзьями она каждый день молилась, преклоняя колени возле церковного алтаря, а из-за двери на них опасливо поглядывал старейшина: «Какой еще фортель выкинет эта девчонка?»
Некоторое время спустя Эми получила приглашение на ужин от некоей мисс Кэти Митчелл. Имя это было ей незнакомо. За ужином мисс Митчелл подробно расспрашивала Эми про «шалек» и про те служения, которые та для них проводила. Через два дня Эми получила от этой женщины пятьсот фунтов на новый зал. Зал этот был построен и освящен; двое учеников Дуайта Мооди начали в нем евангелизационные служения.
«Дабы иметь Ему во всем первенство» — эти слова были начертаны на стене напротив входа. Каждый вечер все новые души находили своего Спасителя. Построенный зал был открыт семь дней в неделю, и Эми продолжала планировать служения, организовывать кружки кройки и шитья, устраивать репетиции хора, обучать прихожанок чтению и приглашать девушек на курсы молодых матерей.
Когда Эми исполнился двадцать один год, ей предложили переехать в Манчестер и начать там такую же работу с фабричными девушками. Поскольку в Белфасте служение среди «шалек» процветало под руководством мисс Митчелл, Эми согласилась. Мама отправилась вместе с нею и стала руководить приютом для бездомных и нуждающихся женщин. Случилось так, что они потеряли все деньги, оставшиеся после отца. Сама Эми жила в гнилых трущобах. Она снимала грязную комнатушку, на стенах которой постоянно копошились насекомые. Питалась она, в основном, апельсинами и помидорами, по ходу дела читая книгу, чтобы не терять времени.
Однажды на улице ее окружила шайка нехорошо ухмыляющихся мужчин, и от их посягательств ее спасло лишь то, что из соседнего дома вдруг выбежала женщина и втянула Эми вовнутрь. Но дверь в ее дом висела на ветхих, сломанных петлях, и только белая простыня, наспех повешенная у входа, отделяла Эми от опасности.
Только лишь простыня! Но эта простыня была ничуть не менее прочной, чем каменная стена в десять метров толщиной, ибо Эми была окружена небесной защитой.
Господь показал Эми, как должно строиться христианское служение, когда она изучала Книгу Ездры.
«И услышали враги,.. и пришли они,.. и сказали им: будем и мы строить с вами» (Езд. 4:1-2).
«Мы одни будем строить дом Господу» (4:3).
«Тогда остановилась работа при доме Божием» (4:24).
И далее:
«Кто дал вам разрешение строить дом сей?» (5:9).
«Мы рабы Бога неба и земли» (5:11).
«Пусть строится дом…» (6:3).
«Издержки же пусть выдаются из царского дома» (6:4).
«Непрактично!» — кричали многие Божьи святые, глядя на такой вот план строительства, но Эми крепко держалась за него до конца своей жизни.
«Если нужны деньги на Божье дело, достаточно попросить о них Отца», — говорила Эми. И добавляла, что к строительству должны допускаться лишь те, кто намерен строить только из золота, серебра и драгоценных камней.
Эми с головой окунулась в манчестерское служение, но там же ей пришлось усвоить крепкий урок, о котором позднее она написала так: «Секрет продолжительного служения в том, чтобы вовремя и хорошо отдыхать». В те годы она полагала, что можно обходиться без сна, и не обращала внимания на то, что и как она ест. В результате Эми так подорвала свое здоровье, что ей пришлось полностью оставить всякую работу.
Как раз в это время шестидесятилетний джентльмен по имени Роберт Уилсон, похоронивший жену и единственную дочь, пригласил Эми отдохнуть к себе в Броутон Грейндж. Он был одним из основателей и проповедников Кесвикской конвенции. Время, проведенное в Броутон Грейндж, было для Эми совершенно необыкновенным. По ее словам, это была настоящая школа, где ей пришлось усвоить серьезные духовные уроки для того, чтобы подготовиться к той работе, которую предназначил ей Бог.
Она научилась быть «глубоким колодцем; ведь глубокие колодцы не болтают лишнего». Роберт Уилсон поручил ей вести его переписку, и Эми стали известны тайны и проблемы многих и многих людей. Слушая его учение, Эми научилась освежать проповедь живой шуткой. Она столкнулась с неодобрением и научилась с ним жить и жить молча: сыновья мистера Уилсона не очень-то жаловали приезжую. Однажды в Конвенции проповедовал Дуайт Моуди[1], и после служения он вместе с мистером Уилсоном и Эми пешком отправился домой. Вдруг великий проповедник остановился на полуслове, как будто ему внезапно перехватило горло. Он повторил текст, о котором только что говорил в церкви: «Сын мой! ты всегда со мною, и все мое — твое» .
«Надо же, раньше я никогда этого не замечал, — сказал он. — О, Господи! Что это за любовь! Божья любовь!» Слезы катились по его щекам, и Эми навсегда запомнила эту духовную истину. «Все мое — твое». Она еще больше поверила в то, что Бог знает обо всех ее нуждах еще до того, как она попросит Его о помощи, и хочет давать ей все необходимое по вере. По вере — и никаким иным способом.
В Кесвике она просила Бога дать ей отдохнуть от постоянной мысли о том, что тысячи душ ежедневно умирают без Христа; она просила, чтобы Бог успокоил ее, дал ей радостно жить у себя дома и послал на Свои нивы других. Ей даже в голову не приходило, что однажды Бог может послать ее саму.
«Приди и помоги нам!» — она услышала этот призыв к себе одним снежным вечером в 1892 году. «Он говорит: «Иди!» — я не могу остаться», — написала она матери. Она остро чувствовала, что своим отъездом, как кинжалом, пронзает сердце дорогого ей и совсем уже пожилого человека, который стал ей вторым отцом. Эми, девушка с хрупким здоровьем, страдающая от невралгии и головных болей, единственная поддержка своей матери, вдовы с семью детьми, — эта девушка, которая меньше всего была способна стать миссионером-первопроходцем в языческой земле, услышала Божий призыв. Старая история, повторившаяся бесчисленное количество раз. Господь избирает самых незаметных и чудаковатых, самых непригодных и незначительных. Эми считала себя именно такой.
Ее храбрая мама ответила ей: «Поезжай!» Ее сердце вторило Божьему призыву.
Но это же так жестоко, оставлять дорогого мистера Уилсона! Это же обман всякого доверия! Это настоящее предательство! Эми ничего не отвечала на обвинения и осуждающие замечания его родственников, но ей было больно и обидно. Может быть, это тоже должно было подготовить ее к иным бурям, ожидавшим впереди? Ей очень нужна была такая подготовка.
Эми не понимали ее собственные тетушки. Они полагали, что девочка просто хочет отвлечься, попутешествовать, что ей просто нужны перемены и приключения. Вообще, окружающие восприняли ее решение как ужасную ошибку.
«Да это же просто убьет мистера Уилсона!» — сказали лидеры Кесвикского движения, великие проповедники и учителя. Их слова просто разрывали Эми на части. Спустя много лет она поняла: христианин не должен удивляться, если его неверно понимают. В конце концов, Христос тоже пострадал от этого.
К прочтению: